В кадре окна коротко стриженная современная девушка с непомерно огромным рюкзаком.
Вокзал шумит предпраздничной суетой. Скоро Рождество. Милая кассирша проверяет документы и желает девушки счастливых праздников и хорошей поездки.
Что вы, не нужно платить, эти билеты бесплатные.
Эшелон уходит ровно в полночь.
Эшелон уходит прямо в рай.
Как мечтает поскорее сволочь.
Донести, что Польша - „юденфрай!
Не Польша. Нидерланды . Все происходит в современном Амстердаме. Каждая деталь знакома: студенты, велосипеды, университет, жаркие споры о смысле и поиски себя. Первые кадры. Писатель анттфашист выступает с пламенной речью на митинге. Какие -то ребята в черных рубашках пытаются отключить ему микрофон.
Девушка в джинсах - его подруга. Она внимательно вслушивается в его страстную речь.  Ее зовут Этти.
Так назван и фильм.
Сегодня это имя знают во всем мире.
Я прочла за свою жизнь огромный корпус лагерной литературы , Гулаговских воспоминаний, книг о Холокосте, свидетельств, дневников, мемуаров, с юности примеряя каждую судьбу на себя.
Мне всегда хотелось понять что-то о human condition и последних вещах.
Но эта книга и личность написавшей ее когда-то стала моим отдельным личным  потрясением уже во взрослом возрасте.
"Я ощущаю жизнь прекрасной и чувствую себя свободной. Во мне и надо мной, простираются небеса. (…)Жизнь трудна, но не страшна. Нужно научиться принимать всерьез главное в нас самих. Остальное придет само: и "работать над собой" это вовсе не болезненная форма индивидуализма <...>Я могу продолжать говорить об этом на протяжении множества страниц. Тот кусочек вечности, что мы несем в себе, может быть выражен в в одном слове ив в десяти томах. Я счастливый человек и возношу хвалу этой жизни, да, именно хвалу, в год Господень 1942-й, н-ый год войны"
Эти строки из дневника Этти Хиллесум, еврейской голландской девушки, необыкновенного таланта, нелинейного  ума и человеческой глубины, которой было наверняка предназначено стать большой писательницей и важнейшим голосом послевоенной эпохи , но которая выбрала смерть в концлагере Аушвиц , не дожив до своего 30 летия.
Да, именно выбрала— у нее была возможность бежать, была возможность избежать общей участи, и в фильме подробно рассказано обо всех обстоятельствах. Но в какой-то момент она выбирает отказ от всех своих спасительных привилегий и добровольно садится в поезд, уходящий в один конец. I can make a difference there. Она знает это. И это действительно так.
Я не буду пересказывать сюжет. Огромную часть его занимают личные поиски мятущейся и все более цельной юной души, взрослеющей от серии к серии.  Она любит и любима. Она интеллектуальна, порывиста и одновременно полна пенящейся юной эротикой. Она ищет , она смеется. И она все время пишет . Если первые ее строки это рефлексия талантливой и интеллектуальной невротической, склонной к депрессиям и overthinking , то постепенно происходит встреча ее с самой собой— с той, до которой она доросла ежедневными усилиями.  Встреча с помощью психотерапевта, который в начале фильма ее кумир, а  в конце уже подопечный. Он понимает  с первой встречи , кто перед ним и ее рост становится делом его жизни. Но  этого он не знает . Не знает и она.
Время от времени она смотрит на себя обнаженную в зеркало в душе. И тоже не знает, что она там видит. И  только мы, потомки, глядя на юную женскую фигуру на фоне душевой понимаем эту холодящую своей неотвратимостью метафору того, что ждет ее впереди.
Окружающая жизнь в юности лишь фон , декорации собственного взросления и отражений. Амстердам ровно такой, какой всегда. Едва заметные приметы — немножко больше полиции и патрули на улицах, комендантский час— нужно успеть после вечеринки или домашнего семинара докрутить педали велосипеда до дому. Иногда заночевать у друзей. Обычная студенческом квартира. Почти все комнаты заняты другими студентами. Хозяин квартиры пожилой добрый невозмутимый— ее любовник и ангел-хранитель. Но у нее много других жизней, обожающих ее мужчин, друзей и подруг.
Всё это мастерски сыграно исполнительницей роли Этти Julia Windischbauer .
Фильм тоже сделан мастерски. Этот простой до банальности прием помещения истории в современные реалии и типажи и постепенного нарастания присутствия в сначала едва заметных аномалий—примет надвигающегося и уже фактически наступившего фашизма. Всюду: в людях, в лицах, на улицах .Но до пластиковых табличек «евреям вход воспрещен» , сделанных в нарочито нейтральном стиле «осторожно, идет стройка» ещё несколько серий. Ни угрожающей типографской готики , ни колючей проволоки, ни лающих овчарок в этом фильме не будет и дальше. Точнее все это будет,  но совсем другими средствами.
Обыкновенный фашизм с его будничной повседневностью. Бдительный добродушный старичок очереди в аптеке:
-девушка , а Вам точно можно тут покупать?
-простите, а Вам какая разница ?
- нет, я просто за Вас беспокоюсь- чтобы не вышло неловкости. А то правила есть правила, знаете ли…
Контролер , проверяющий не только билет , но и разрешение от еврейского совета на выезд из Амстердама. Оно у нее есть. Друг детства взял ее на работу в этот совет, чтобы спасти ее от участи тех, кто толпится в его коридорах.
Этти бесконечно , до абсурда, жадно любознательна всюду.
-Откуда Вы знаете, что именно мне нужен не только билет , но и разрешение на выезд?
Контролер улыбается дружелюбно:
- Профдеформация, девушка. Я издалека вижу.
Казненные офисы с бесконечным очередями.
На  одном будничная надпись Гестапо. Туда заходят люди с бумагами. Некоторые выходят обратно.
А вот другая контора с номерками отчаянно желающих получить отсрочку… От депортации.
А на улице праздничные гирлянды. Скоро Рождество.
Это даже не зона интересов. А просто обыкновенный фашизм.
Банальное ежедневное вросшее в ткань самой жизни зло. И  Never Again там не просматривается даже на горизонте .
Из всего несметного кинофестивального богатства  я выбрала этот фильм не случайно. Не только потому что я действительно очень люблю Этти, и она для меня лично много значит— это был бы скорее аргумент в обратную сторону : мало ли, что там могут наснимать. А потому что я не люблю травлю: и бойкоты израильских актеров и режиссеров при гордо развевающемся по-прежнему над главным входом на кинофестиваль рашистским триколором мне отвратительны. При том, что моя позиция относительно деятельности израильского правительства хорошо известна:эта деятельность — а именно беспринципная война за собственное властолюбие и десятки тысяч детских трупов под прикрытием заложников мне так же отвратительна, как подонки террористы из ХАМАС.
Поэтому я пошла на этот двухдневный фильм израильского режиссера. Производство: Франция.
В начале фильма режиссер Хагай Леви выступил с кратким предисловием : он посвятил премьеру жертва войны, как он сказал  «в моем регионе» : всем погибшим в Газе, убитым 7 октября и томящимся в руках террористов заложникам.
Казалось бы, для сегодняшнего дня идеально сформулированная позиция для фильме о Холокосте. Но что-то царапнуло меня в этой речи и в первых кадрах фильма. Нет, я понимаю, что невозможно говорить обо всех войнах, что Украина далеко, что режиссер израильтянин. Царапает меня вовсе не это, а что-то другое, что я ещё не умею сформулировать. Я увижу это после. Мои глаза, не глаза другого увидят это.
В начале фильма профессор читает лекцию по литературе. Этти студентка факультета славистики.  Она думает прочесть переведенный отрывок из текста своего друга голландского писателя Клааса (именно ему она оставит свои дневники и он потом , как и отец более юной и более известной тоже Амстердамской девочки Анны Франк —  посвятит остаток жизни попыткам опубликовать эти дневники . В отличие от Отто Франк , Клаасу Смелику на это потребуется несколько десятилетий: дневники Этти Хиллесум впервые вышли в 80-е и с тех пор переведены га десятки языков во всем мире), но пока Этти просто думает процитировать его в качестве упражнения по русскому языку, но в результате пишет свой текст, который зачитывает зачарованному ее талантом профессору. Камера отъезжает.
На доске строка из … Пушкина. Профессор, которого через несколько кадров уволят из университета за вольнодумство и левизну говорит что-то о «великой литературе « на все времена, где одна строчка Пушкина стоит - уж не помню чего- но точно не слезинки ребенка.
Казалось бы— ничто не не предвещало. Но этот зачин в 2025 году болезненно царапает и застревает занозой на все два дня и все 6 серий, в которых я до последнего надеялась, что это просто клише и случайность.
Увы. Режиссер ни с того ни с сего делает мать Этти русской (хотя в реальности она еврейка — скорее всего как раз счастливо спасшаяся от погромов российской империи и поэтому оказавшейся в Голландии) . На эту роль назначается пафосная русскоязычная израильская актриса Евгения Додина, в уста которой выросший в киббутце в ультрарелигиозной семье режиссер неожиданно , но совершенно очевидно сознательно вкладывает всю развесистую клюкву об особых страданиях, особом пути и особой миссии русских, которая нарастает crescendo под самый конец фильма, когда Этти выходит на финишную прямую своего пути в концлагерь.
«Вы русские понимаете в страданиях»— неожиданно говорит ей тот самый голландец, писатель-антфашист.
Я чуть не выпала из кресла. Это последнее, что я могла ожидать в этом фильме. С каким-то маниакальным упорством на глазах у изумленной публики режиссер разве что не облачает свою героиню в лапти и вериги…
В последних кадрах, когда она собирает рюкзак перед тем, как отправиться на вокзал : она выбирает с полки , что взять с собой в свой последний путь.
Она берет Рильке (реальная Этти действительно заканчивает свой дневник цитатой из него, как впрочем, неоднократно цитирует и русских авторов и находит в них обычный  особый высший мессианский смысл, который так успешно внедряется в студенческие мозги на кафедрах славистики и поныне) .
Она берет Библию. Это тоже соответствует реальности. Она внеконфессиональна, и ее приход к внутренней вере становится итогом внутренних исканий своего «я».
А затем на экране происходит что-то совсем дикое.
Киношная Этти берет с полки «Идиота» Достоевского и… «словарь русского языка».
«Ну, конечно, дорогая, ты разве не знала, что словарь русского языка предмет первой необходимости в Аушвице», — сказал мне по телефону со своим (и моим) любимым английским  юмором Робин, когда я позвонила ему выбежав из кинозала и выйдя на солнечную площадку Лидо: набрала его номер, сбивчиво объясняя, что случилось и практически рыдая— и вовсе не от его финала, не от бритой девушки с непомерно большим рюкзаком в кадре окна современной Амстердамской электрички, уходящей в Вестенбок, а затем в Освенцим, а от того, что в 2025 году возможно использовать словарь русского языка как символ чистоты, жертвенности и героизма (а Этти я любила всегда особо именно за то, что она не жертва, она выбирает и верит в свободный выбор до конца в самых чудовищных обстоятельствах).
Что в 2025 году израильско-европейский режиссер на вопрос, понимает ли он, что именно весь ужас показанного в его фильме он нормализует этими последними кадрами, становясь фактически тем самым дедушкой в аптеке, кассирше на вокзале и миллионами других , сделавших зло и его мифологию нормой — улыбаясь и совершенно не понимая о чем я, ответил да , ведь в России были тоже концлагеря и русские так страдали — и продолжил обниматься с актерами, с членами съемочной группы…
Мне даже трудно объяснить степень моего отчаяния : возможно, она была совершенно не адекватна этому маленькому эпизоду в художественном фильме. Но именно на этой детали вдруг совершенно в ином измерении не медийном, а экзистенциальном измерении стало понятно, насколько не случаен российский триколор развевашийся сегодня в разгар российских ночных ракетных обстрелов над крышей этого кинофестиваля и как безнадежно глубоко спрут его корней, мифологии и пропаганды врос древком в эту европейскую крышу, пророс через нее и ушел не только вглубь темных кинозалов, но  голов тех, кто снимает и смотрит это кино, казалось бы, ровно об обратном .
И пока в последних кадрах фильма о повседневности зла и свободе воли наряду с Библией будет фигурировать словарь русского языка , все будет повторяться, а заветная надпись финальных титров   Never Again будет уплывать  все дальше и дальше, подобно линии горизонта, чем больше казалось бы, мир пытается приблизиться к ней.
Но это не значит, что нужно сдаться,  перестать плыть и не грести изо всех сил.
Хотя иногда  они — силы—кончаются.
И тогда можно сесть на поезд и смотреть в окно обыкновенной итальянский электрички,как бегут, вздымаясь волнами, холмы, как зеленые облака пиний, кажется, качаются  на раскрытых ладонях стволов, как указательные пальцы кипарисов , словно показывают тебе : вот же оно.
Смотри. Радуйся. Любуйся. Живи. Рисуй. Пиши. Люби.
Делай ,  что можешь и немножко больше.
Об этом же и писала Этти.
« …я ощущаю жизнь прекрасной и чувствую себя свободной. Во мне и надо мной, простираются небеса.«
И самый прекрасный город на земле отражает их каждый день по-новому.